МОРОВАЯ ДЕВА

КАК МУЖИК ВСЮ РУСЬ СПАС

В страрые годы повадилась на Русь Моровая дева.

В глухую полночь являлась она, вся в белом, в какое-то село, бесшумно отворяла окно избы, просовывала руку с кропилом и начинала кропить в разные стороны, а к утру вымирала вся семья.

Прослышал про это один храбрый мужик и решил жизнь положить, но спасти родную деревню и всю Русь.

Изба его стояла у самой околицы; вот наточил храбрец саблю и сел под окошко темной ночью.

Ровно в полночь слышит мужик легкий шум, словно бабочка в окошко бьется. И холодно стало кругом, словно среди лета опустилась вдруг на землю зима.

Стиснул он рукоять сабли и приотворил окно, а как только просунулась со двора бледная рука с кропилом, взмахнул саблей - и отрубил эту руку!

Сам он умер, померло и его семейство, но с той поры болезнь уже не показывалась никогда и нигде. Так мужик всю Русь спас.

Моровой девой называют всякую повальную болезнь.

Показываясь в деревне, она обходит дома, просовывает руку в окно или дверь и навевает на хозяев и домочадцев смертельную заразу. При ее появлении жители запираются в своих избах, не открывают ни окон, ни дверей, и только совершенный недостаток припасов и голод заставляют их нарушать эту предосторожность.

Поветрием называлась оспа, потому что наносится она злым ветром. Где ни повеет чудище своим красным платком, там умирает все живое. Поветрие разъезжает в летучей колеснице, запряженной привидениями-страшилами, которые ей одалживает Морена, богиня погибели, или сама Смерть.

В старину причиной мора или массовых заболеваний также считали всякое нечистое существо, которое нельзя было пустить на свои земли, а если оно все же пробралось, то изгнать его. Прослышав, что где-то началась моровая болезнь, на дороге ставили деревянные ворота, обкладывали их дерном, сверху вешали иконы, обычно Ильи-пророка и Георгия Победоносца. Деревню очерчивали магическим кругом - опахивали, подобно тому, как оберегались от Коровьей Смерти. Иногда по проведенной ими борозде высаживали живую изгородь, которую моровое поветрие не может преодолеть. Во время этого участницы магического действа приговаривали:

Что ты пашешь?

Я пашу борозду и хочу ставить тын от земли и до неба!

Так эту загороду запри ключами золотыми и положи их под алтарь, чтобы оных там никому не находить и никогда оными не отпирать.

После этого слова женщины бежали, ударяя по земле палками и приговаривая.

Больные бредили что-то о покрытой паршой и лишаями женщине, вокруг которой бегали обезумевшие крысы. Они успокоились только после того, как им дали экстракт белены с маком.
- записки Иоахима фон Гратца, госпиталь Вильмериуса в Новиграде

Согласно некоторым преданиям, в местах, охваченных эпидемией, иногда появляется дух, по виду напоминающий тяжело больную женщину с разлагающимся телом, которую сопровождает свита крыс. Неизвестно, разносят ли эти крысы заразу или просто тянутся к ней, как мотыльки к свету. Зато они совершенно определенно наслаждаются причинением боли и страданий, людскими стонами и криками.

Многие сомневаются в самом существовании моровых дев (или же pestae). Существует лишь два задокументированных свидетельства о встрече с такими существами, и оба раза этих созданий видели во время эпидемии.

Как следует из их названия, эти духи всегда имеют женское обличье, хотя неизвестно, в чем причина такого положения вещей. Говорят, как и в случае с другими призраками, возникновение моровой девы вызывается мощным эмоциональным грузом лица, связанного с долгой и исключительно мучительной болезнью.

О приемах боя с моровой девой известно мало, однако можно предположить, что она обладает множеством черт, свойственных другим привидениям и призракам. Опасность, которую она собой представляет, вероятно, значительна, хотя ведьмачий иммунитет должен по крайней мере защитить от переносимой призраком болезни.

Тактика

Информация будет добавлена позже

Тем временем на Людей навалились новые горести. На засыпанной снегом

Земле стояли такие безжалостные холода, что птицы, не спрятавшиеся в ирий,

мертвыми падали с деревьев в лесу. Дикое зверье приходило к домам,

просилось погреться. Сказывают, кузнец Кий первым додумался задобрить

неумолимый мороз угощением, откупиться едой. Велел юной жене наварить

горшочек ячменной кутьи - сладкой каши на меду, с сушеными ягодами - и

выставил его за порог со словами:

Мороз, мороз! Иди кутью есть! Не морозь ни меня, ни моих коров,

овечек да свинок...

И вскоре было замечено - тех, кто не скупился на угощение, мороз

обходил. Зато Железные Горы, доселе чуть видимые под Месяцем вдалеке,

стали как будто приближаться, расти. И догадались Люди: это слой за слоем,

пласт за пластом прибывал на них лед. Совсем гибель, если и дальше вширь

расползется, до края Землю заляжет...

Только злая Морана и этакой казнью была еще недовольна. Уж очень ей

не терпелось совсем извести на Земле живое дыхание: мыслимо ли дождаться,

пока достигнет краев Земли, доползет к Океан-морю медленный лед! Сварила

она вонючее варево, бросила в него крысиный помет, плюнула, произнесла

заклинание - сгустился серый пар над грязным котлом, ступила на пол пещеры

Моровая Дева в белых смертных одеждах, тощая и голодная, с длинными

распущенными волосами. А в правой руке у нее был скорбный платок, каким

покрывают невест: чермный, цвета спекшейся крови.

Ходи меж Людьми, - приказала ей мерзкая ведьма. - Повевай, помавай

своим платом на север, на юг, на запад и на восток! И чтобы некому было

хоронить умерших там, где ты пройдешь!

Стремительной тенью изникла из-за Железных Гор посланница Смерти...

Начала незримо похаживать, опустошая селения. Не щадила ни дряхлого

старца, ни новорожденного в колыбели. Лишь собакам, кошкам и петухам дано

было видеть жуткую гостью. Петухи поднимали отчаянный переполох, кошки

прятались по углам, а собаки с яростным лаем бросались на что-то

невидимое. И порой Люди успевали сообразить, что к чему. Тогда бабы и

девки нагими шли на мороз, впрягались в соху и заступали Смерти дорогу:

опахивали свое место, очерчивали в снегу борозду - замкнутый круг.

Переступить эту черту Моровая Дева не смела и удалялась разгневанная,

мстила кому придется: обрывала пышные хвосты петухам, лишала голоса

Кое-где от отчаяния начали приносить жертвы Моране. Чертили на

испоганенной Земле ее образ, устраивали плетень, наполняли его

подношениями. Бывало, убивали там и Людей...

Но даже и Смерти знакома усталость. Надоело Моровой Деве мерить

своими ногами широкую и враждебную Землю, надумала она взобраться на плечи

человеку. И надо же было случиться, чтобы попался ей навстречу брат Кия,

возвращавшийся с городского торга домой.

Слышал ли ты о напасти, от которой все умирают? - приняв зримый

облик, спросила его Моровая Дева. - Вот это я и есть. Будешь теперь носить

меня на себе, да смотри, не вздумай миновать хоть чью-нибудь избу! А

будешь верно служить, так и быть, тебя пощажу.

Попадись ей сам Кий, верно, кто-то из них не сошел бы с того

несчастного места. Брат кузнеца оказался духом похлипче: покорно подставил

ей спину, и Моровая Дева обвила костлявыми пальцами его шею, так что

охватил все тело мороз... И побрел горемыка прежней дорогой, боясь

оглянуться через плечо. Легче легкого пуха была его ноша, но если по

совести - с песнями вскинул бы брат кузнеца на плечи стопудовый мешок и до

дому нес не споткнувшись!

Шли они мимо двора, где праздновали рождение первенца: раздавался

смех, долетал вкусный запах еды. Но Моровая Дева взмахнула чермным

платком, и немедля все изменилось - послышался плач, вскоре замолк, а

потом и дымок над крышей пропал... Мало ноги не отнялись у Киева брата, но

наконец впереди зазвучала знакомая размеренная песня молота и наковальни,

повеял дымок родного огня. Там ожидали путника братья и старая мать,

молодая жена и малые дети. Как он явится к ним со своей чудовищной

спутницей, как выдаст ей на расправу самых любимых?..

Невзвидел тут свету брат кузнеца! Страшным словом проклял свое

слабодушие, да и себя самого! Что было мочи стиснул крепкими пальцами

мертвые, костлявые руки на своей шее - и с криком бросился с дороги прочь,

на речной лед, туда, где дышала, курилась морозным паром черная полынья...

только круги, расходившиеся в полынье - глубока и быстра была в том месте

река... И вот что еще увидел кузнец: серую тень, изникшую из воды. Она

показалась ему похожей на тощую, высокую женщину с длинными неприбранными

волосами. Эта женщина как будто с испугом оглянулась на полынью,

поглотившую смелого человека... потом взвилась высоко в непроглядное небо

И стрелой полетела к Железным Горам!

Тогда Кий понял, что произошло. Опустился на колени в снег и

Анабелль - это дворянка и дочь бывшего властителя Велена - Всерада. Именно на её дух наткнулся Геральт - пытавшийся отыскать возможность снять наложенное на "Коломницу "- проклятие.В покоях бывшего придворного чародея Александэра - Ведьмак узнал, что Анабелль при жизни была дочкой Всерада. Того самого,который сбежал из Вронниц - испугавшись вторжение Нильфгаардцев в Темерию. Когда разъяренные крестьяне напали на башню - они сперва расквитались с бывшим правителем Велена, а девушка, страшась за свою честь - потребовала от чародея помощи. Александэр дал ей зелье, выпив которое - она почти сразу впала в летаргический сон, подобный смерти. К тому моменту, как она пришла в себя, то все вокруг- включая непрошенных гостей из деревни - погибли.

К сожалению девушка не могла пошевельнуться, всё ещё находясь под воздействием элексира, сковывавшего её движения. А поскольку башня была полна крыс - которых до этого выпустил чародей, пытаясь тем самым - сдержать натиск разъярённой толпы крестьян - нагрянувшей в башню. То вскоре смерть настигла и саму девушку - Анабелль живьем сожрали крысы, устроившие в башне пир. И с тех пор её душа обратилась в ужасный призрак "Моровой Девы" - который не мог найти себе покоя. И нападал на всех, кто оказывался в окрестностях "мышиной башни".

Появившийся в этих местах по поручению Кейры Мец - ведьмак Геральт расспросил неприкаянного духа о том, что его удерживает в этом месте. И Анабелль поведала ему о том, что любила Грахама - паренька из деревни Рудник, однако в тот ужасный день - когда всё произошло, она решила что он её разлюбил и поэтому не пришёл ей на выручку. Поэтому умирая она так и не нашла себе покоя, ведь думала что уже ни для кого в этом мире не имеет значения. Однако на деле всё оказалось совсем иначе.

Грахам расскажет свою историю, из которой станет ясно, что он был одним из тех кто нагрянул к Графу Всераду с компанией сельских бунтарей. Он хотел забрать Анабелль из башни и сбежать вместе с ней на большую землю. Но его напарники - помешали ему осуществить желаемое. Вслед за убийством Всерада - они решили покусится в том числе и на жизнь Анабелль - и Грахам не мог ничего сделать чтобы остановить их. А когда он потом разыскал свою возлюбленную - то обнаружил что она находится без сознания (т.к. испила зелье чародея, погрузившее её в сон). Грахам не знал истинных обстоятельств произошедшего и предположил что девушка просто умерла от чумы, поэтому погоревал о ней и покинул проклятую башню, так и не дождавшись момента когда она придёт в себя. А вслед за этим - девушка пришла в сознание и погибла уже по настоящему от напавших на неё чумных крыс. Тут Геральт понял, что единственный способ снять это проклятие - отвести Грахама к его возлюбленной Анабелль - и тогда чары могла бы развеять сила истинной любви: ведь несмотря на то что Грахам так и не явился к Анабелль - она сама его продолжала любить и его чувства были к ней взаимны даже после смерти.

Как завершится судьба Анабелль в задании Мышиная Башня?

1. Вне зависимости от того как вы поступите - эта история в обоих случаях завершится гибелью Грахама, но в первом случае "Моровая дева", которой является Анабэлль - обретёт свободу и нанесёт вред другим - распространяя чуму Катрионы в других землях. Это случится в том случае - если вы не распознаете в Анабель - призрака "моровой девы" благодаря оставленным возле башни уликам - найти которые можно только при помощи светильника Кейры. В таком случае ведьмак не увидит в призраке - чудовище и пойдёт на поводу девушки. А затем исполнит её просьбу и принесёт её останки домой к Грахаму в деревню "Рудник", где призрак расквитается сперва со своим бывшим возлюбленным, а затем отправится сеять чуму в королевство Керак. В этом случае, она конечно же больше не проявит себя на Коломнице, но от её действий - пострадают другие ни в чём неповинные люди. За такое разрешение проблем на "Коломнице" - Кейра обвинит ведьмака в невнимательности, но Геральт скажет ей что не заподозрил в призраке ничего дурного и просто поверил ей на слово, даже не подозревая о том,что это был обман.

2. Существует также вариант развития событий при котором - Геральт находит всех духов вокруг "Башни на Коломнице" при помощи магического светильника Кейры. Досконально изучив их свидетельства произошедшего и сопоставив факты, Геральт узнает что за убийствами крестьян стоят не только крысы, а какое-то чудище что живёт в башне. Так ведьмак разглядит в призраке Анабелль другую - чудовищную сторону. Анабелль сперва станет отбрехиваться, но если Геральт спровоцирует её и настоит на том, что она ему лжёт - то "моровая дева" на него нападёт. Очень вскоре правда до ведьмака дойдёт что изгнать призрак без помощи Грахама - не получится. Тогда Геральт может решить - привести возлюбленного к Анабелль, дабы тот сам снял наложенное на неё проклятие проявив свои чувства к ней. Ведьмак вместе с Грахамом пробьётся сквозь полчища призраков и добравшись до самой верхушки башни - станет свидетелем встречи двух влюблённых.

Грахам сперва не узнает свою любимую в облике чудовища, а затем убедится в том, что это именно она. Грахам будет уверять её в том, что не подозревал о том, что девушка на самом деле была жива и просто была без сознания. А Анабелль нужно будет более красноречивое подтверждение его слов и она предложит ему проявить силу своей любви в доказательство того, что он ей не лжёт. Она попросит его поцеловать её. В таком случае Грахам подойдёт к своей возлюбленной и снимет наложенное на неё проклятье - развеяв чары поцелуем истинной любви.

На мгновенье девушка вновь обретёт человеческий облик, правда Грахам уже вскоре погибнет от мора, передавшегося через соприкосновение с ней. Оба вознесутся на небеса, а Анабелль - наконец обретёт истинную свободу. В таком случае проклятие с "Коломницы" будет снято полностью и "Моровая дева" больше никогда не вернётся, а в диалогах Геральта с Кейрой Мец - у обоих появятся новые фразы. К слову Кейра будет рада что всё закончилось успешно и скажет что: "Истинная любовь в наши дни - и правда большая редкость", но на дальнейших отношениях с ней это никак не отразится.

Где найти Анабелль?

Ведьмак найдёт её на предпоследнем этаже башни на Коломнице , в покоях чародея Александэра - скрытыми за потайной дверью что спрятана за стеной. При правильном положении рычагов - дверка откроется и поднявшись вверх по лестнице - Геральт сперва обнаружит лабораторию бывшего придворного мага, а затем услышит женский плач возле рабочего стола за которым работал уважаемый эпидемиолог. Там он и встретится с ней лицом к лицу. И в дальнейшем вы можете нагрянуть туда уже с её возлюбленным - Грахамом. Если выберете этот вариант развития событий.

В каких заданиях встречается Анабелль?

Только в квесте "Мышиная Башня " (в облике призрака или "Моровой девы")

Тем временем на Людей навалились новые горести. На засыпанной снегом Земле стояли такие безжалостные холода, что птицы, не спрятавшиеся в ирий, мертвыми падали с деревьев в лесу. Дикое зверье приходило к домам, просилось погреться. Сказывают, кузнец Кий первым додумался задобрить неумолимый мороз угощением, откупиться едой. Велел юной жене наварить горшочек ячменной кутьи – сладкой каши на меду, с сушеными ягодами – и выставил его за порог со словами:
– Мороз, мороз! Иди кутью есть! Не морозь ни меня, ни моих коров, овечек да свинок…
И вскоре было замечено – тех, кто не скупился на угощение, мороз обходил. Зато Железные Горы, доселе чуть видимые под Месяцем вдалеке, стали как будто приближаться, расти. И догадались Люди: это слой за слоем, пласт за пластом прибывал на них лед. Совсем гибель, если и дальше вширь расползется, до края Землю заляжет…
Только злая Морана и этакой казнью была еще недовольна. Уж очень ей не терпелось совсем извести на Земле живое дыхание: мыслимо ли дождаться, пока достигнет краев Земли, доползет к Океан-морю медленный лед! Сварила она вонючее варево, бросила в него крысиный помет, плюнула, произнесла заклинание – сгустился серый пар над грязным котлом, ступила на пол пещеры Моровая Дева в белых смертных одеждах, тощая и голодная, с длинными распущенными волосами. А в правой руке у нее был скорбный платок, каким покрывают невест: чермный, цвета спекшейся крови.
– Ходи меж Людьми, – приказала ей мерзкая ведьма. – Повевай, помавай своим платом на север, на юг, на запад и на восток! И чтобы некому было хоронить умерших там, где ты пройдешь!
Стремительной тенью изникла из-за Железных Гор посланница Смерти… Начала незримо похаживать, опустошая селения. Не щадила ни дряхлого старца, ни новорожденного в колыбели. Лишь собакам, кошкам и петухам дано было видеть жуткую гостью. Петухи поднимали отчаянный переполох, кошки прятались по углам, а собаки с яростным лаем бросались на что-то невидимое. И порой Люди успевали сообразить, что к чему. Тогда бабы и девки нагими шли на мороз, впрягались в соху и заступали Смерти дорогу: опахивали свое место, очерчивали в снегу борозду – замкнутый круг. Переступить эту черту Моровая Дева не смела и удалялась разгневанная, мстила кому придется: обрывала пышные хвосты петухам, лишала голоса псов…
Кое-где от отчаяния начали приносить жертвы Моране. Чертили на испоганенной Земле ее образ, устраивали плетень, наполняли его подношениями. Бывало, убивали там и Людей…
Но даже и Смерти знакома усталость. Надоело Моровой Деве мерить своими ногами широкую и враждебную Землю, надумала она взобраться на плечи человеку. И надо же было случиться, чтобы попался ей навстречу брат Кия, возвращавшийся с городского торга домой.
– Слышал ли ты о напасти, от которой все умирают? – приняв зримый облик, спросила его Моровая Дева. – Вот это я и есть. Будешь теперь носить меня на себе, да смотри, не вздумай миновать хоть чью-нибудь избу! А будешь верно служить, так и быть, тебя пощажу.
Попадись ей сам Кий, верно, кто-то из них не сошел бы с того несчастного места. Брат кузнеца оказался духом похлипче: покорно подставил ей спину, и Моровая Дева обвила костлявыми пальцами его шею, так что охватил все тело мороз… И побрел горемыка прежней дорогой, боясь оглянуться через плечо. Легче легкого пуха была его ноша, но если по совести – с песнями вскинул бы брат кузнеца на плечи стопудовый мешок и до дому нес не споткнувшись!
Шли они мимо двора, где праздновали рождение первенца: раздавался смех, долетал вкусный запах еды. Но Моровая Дева взмахнула чермным платком, и немедля все изменилось – послышался плач, вскоре замолк, а потом и дымок над крышей пропал… Мало ноги не отнялись у Киева брата, но делать нечего – шел.
Дальше, дальше вела их искрившаяся в лунном свете дорога, и вот наконец впереди зазвучала знакомая размеренная песня молота и наковальни, повеял дымок родного огня. Там ожидали путника братья и старая мать, молодая жена и малые дети. Как он явится к ним со своей чудовищной спутницей, как выдаст ей на расправу самых любимых?..
Невзвидел тут свету брат кузнеца! Страшным словом проклял свое слабодушие, да и себя самого! Что было мочи стиснул крепкими пальцами мертвые, костлявые руки на своей шее – и с криком бросился с дороги прочь, на речной лед, туда, где дышала, курилась морозным паром черная полынья…
Кий узнал голос брата и выбежал на подмогу, но поздно. Успел увидеть только круги, расходившиеся в полынье – глубока и быстра была в том месте река… И вот что еще увидел кузнец: серую тень, изникшую из воды. Она показалась ему похожей на тощую, высокую женщину с длинными неприбранными волосами. Эта женщина как будто с испугом оглянулась на полынью, поглотившую смелого человека… потом взвилась высоко в непроглядное небо
– и стрелой полетела к Железным Горам!
Тогда Кий понял, что произошло. Опустился на колени в снег и заплакал…

ГИБЕЛЬ ДОМА
Так и не удалось Владычице Смерти второй раз послать Моровую Деву на промысел. А жалко: ведь трех шагов не дошла нерадивая до ненавистного кузнецова гнезда. Правду молвить, нутром чувствовала Морана – пока стучит его молот, стучит сердце рода людского. И, значит, нечему радоваться, хотя бы Весна и Солнце непробудно спали во льду, а Бог Грозы принимал нелегкие муки, лишенный сердца и глаз, закованный в семьдесят семь холодных цепей, и внука Неба готовили Змеевне в женихи…
– Сама пойду! – сказала Морана. – Избуду, истреблю кузнеца!
И спустя недолгое время все ближе и ближе к Киеву дому стало случаться новое страшное диво. Ночами – а ночью теперь почиталось время, когда заходил Месяц, – под двери изб просовывалась рука и начинала махать все тем же смертным платком, и поутру в том доме уже некому было встать, подоить мычащих коров.
Кий без устали ковал железные обереги-засовы, раздавал уцелевшим соседям. Свою семью и прибившихся сирот закрывал на ночь в кузне, памятуя, что туда вход нежити и нечисти был крепко заказан. А сам, попрощавшись на всякий случай с юной женой, брал верный молот и усаживался в засаду в опустевшей избе, у незапертой двери. Сидел тише мыши, только щипал себя безо всякой жалости, чтобы не заснуть.
И вот однажды дождался. Услышал, как заскрипел снег, а потом жалобно охнули стены. Заскреблись под дверью острые когти… и наконец показалась из неприметной щели жуткая скрюченная рука, держащая угол платка!
В тот же миг Кий с лязгом вдвинул тяжелый железный засов, намертво ее прищемив. Схватил молот и принялся крушить со всей силой и яростью:
– Это тебе за брата! А это за Даждьбога Сварожича, за трижды светлое Солнце! А это за моего побратима, Бога Грозы!
Впрочем, сказывают, он собственного голоса почти не слыхал, такой вой подняла за дверью Морана. С дубинами, с факелами начали сбегаться соседи: какая беда случилась у кузнеца, не надобно ли помочь? Те, что подоспели проворней других, успели заметить отвратительную тень, корчившуюся на снегу у крыльца. Железный засов держал Владычицу Смерти, как в мышеловке, может, тут в самом деле настал бы ей справедливый конец… но при виде близящихся огней злая ведьма собрала последние силы, с крысиным визгом рванулась – и упала крепкая дверь, раскатились бревенчатые стены, обрушилась старая крыша Киева дома. Не помня себя взвилась злая Морана в кромешные небеса, и визгливый вой ее стих за Железными Горами, в глубине темных пещер. Но Людям было не до нее: кинулись спасать кузнеца. Еле-еле вытащили его из-под загоревшихся бревен, вкупе с молотом, зажатым в ладони. Отнесли в ближайшую избу, и молоденькая кузнечиха приникла ухом к груди: жив ли?..
Соседи потом говорили, будто Огонь дал им невозбранно вытащить Кия и только тогда уже разошелся вовсю. Никто и не думал тушить этот пожар, как не тушат пожара, причиненного молнией. Пусть рыжекудрый Сварожич на свой лад вычистит место, где побывала Морана, мало ли, какая скверна там зацепилась!

НОВЫЙ ДОМ
Долго пришлось матери и жене выхаживать Кия. И надобно думать, вовсе загнали бы его в могилу проклятия разъяренной Мораны, – но догадались разумные женщины сотворить над ним лезвием топора священный Солнечный Крест. И отступила погибель, начали раны заживать накрепко, хотя Солнцу и Грому давненько никто не молился и не приносил жертв. Оправился Кий и решил:
– Довольно тяготить добрых соседей, надо новый дом затевать.
Дождался, чтобы взошел молодой Месяц, и благословясь запряг в сани белого жеребца.
Как выбрать для нового дома счастливое и спокойное место, чтобы пореже заглядывали хворобы, чтобы плодились птица и скот, чтобы росли здоровые дети? Если бы довелось строиться летом, Кий выпустил бы со двора молодую корову и проследил бы, где ляжет. Но коровы давно уже не выходили из хлева, перебиваясь с прутьев на веники, с соломы на сено. Что же сделать, чтобы не оказаться на перекрестке заброшенных старых дорог или в месте, где когда-то стояла баня, или на спорном участке – не оберешься в доме споров и ссор! Или, совсем страшно подумать, там, где до крови поранился человек, где волк и медведь разорвали оленя, где опрокинулся воз, сломались оглобли – ведь ясно, что в добром месте подобного не произойдет!
Опять-таки летом можно было бы связать плот из бревен, приготовленных для постройки, оттолкнуть от речного берега прочь. Велика священная сила воды, не зря при воде клянутся в верной любви и испытывают, творя суд, кто прав, кто не прав. Куда вынесет плот, где раздвинет он прибрежные камыши – там, значит, и есть благое местечко, там любо Богам, там любо будет и Людям.
Но озера и реки крепко заснули, придавленные зелеными толщами льда, заваленные сугробами. Вот и надумал Кий доверить дело коню. Решил вырубить строевую лесину, привязать к саням и дать жеребцу полную волю. Где остановится и не захочет дальше идти, там дому и быть.
Наточил Кий верный топорик и взял коня под уздцы.
– Три дерева не понравятся – лучше нынче совсем не руби, – напутствовала старая мать.
– Да уж с сухого дерева не начну, – поправил рукавицы кузнец. Действительно, в мертвом, высохшем дереве не осталось жизненных сил, так что дом получится недолговечным, а домочадцы неминуемо станут болеть, изводиться сухотками. Не будет добра и от скрипучего дерева, в котором плачет душа замученного человека. Уморит хозяев бревно с пасынком – сучком, идущим из глубины, бревно, изуродованное наростом, бревно от дерева, повисшего на чужих ветвях или упавшего вершиной на север – к недобрым Железным Горам. Не минуешь беды, если срубишь злонравное, буйное дерево-стоерос, выросшее у скрещения троп, или, наоборот, почитаемое, или просто посаженное человеком…
Добрый конь не подвел кузнеца: миновали опушку, и он свернул с тропки на снежную целину и потерся мордой о ствол высокой, ладной сосны. Кий снял с головы шапку и поклонился в самую землю:
– Не сердись, деревце! Не по прихоти тебя подрубаю, нужда жестокая повелела. Вот, прими угощение да позволь взять твой ствол для нового дома. Я твоих детей, зеленую поросль, не мял, не топтал, послужи и ты моим: защити от вьюги и холода, когда народятся…
Сказав, положил в сторонке на снег ломоть свежего хлеба, густо намазанного маслом. Выбежала древесная душа из ствола, уселась полакомиться. А Кий вынул топорик и уронил сосну, уложил честно наземь. Взвалил на сани. Отдал коню другую половину моленого хлеба, потрепал по сильной шее, двинулся дальше.
Белый жеребец привел Кия на высокий берег реки, на привольный бугор в виду других жилых дворов – хорошее место! Остановился, начал оглядываться на хозяина. Подоспевшие родичи помогли кузнецу утвердить привезенную лесину стоймя, отмечая середину будущего дома. Потом Кий вынул из-за пазухи четыре камушка, взятые с четырех разных полей, вытащил сбереженный у тела мешочек с рожью, драгоценным зерном. Наметил, где будут углы новой избы, и в каждом насыпал по целой горсти зерна. Разделил еще не настеленный пол Солнечным Крестом начетверо. Положил посреди каждой четверти по камню – и место для дома превратилось в священный знак засеянного поля, знак-оберег, которым и до сих пор украшают одежды. Обнажил голову Кий, положил шапку под привезенной из леса сосной и долго молился:
– Уряжаю я этот дом вокруг дерева, как Земля наша уряжена вокруг Великого Древа! Как в мире крепки четыре стороны, святая Земля и высокое Небо, пусть крепки будут в доме четыре стены с углами, тесовый пол и теплая крыша! Пропади пропадом всякая смерть, нечисть и нежить! Прибывай, добрый достаток, множься, род, плодись, скотинка-кормилица!
Он снова пришел на то место через три дня – стало быть, когда молодой Месяц в третий раз поднялся. Разгреб выпавший снег, волнуясь, начал смотреть, вправду ли облюбовано доброе место. И что же? Камни, принесенные с полей, остались не потревоженными, и голодные полевые мыши не добрались до высыпанного зерна. Мало того, под четырьмя намеченными углами оказались четыре выпуклые валуна, и как раз такие, как надо. Стройся, Кий, на славу и на добро, детям на радость, внукам-правнукам на сбережение!
Помогать кузнецу собрались все родичи, пришли и сторонние Люди, все те, кому верно служили сошедшие с его наковальни ножи, копья, крючки. Строить дом, как заповедано, затеяли со святого угла – того, где Кий позже поставит деревянные изваяния Богов и хранителей-предков, чтимых в его роду. Когда начали скреплять два первых бревна, под углом закопали череп коня, тот, что долго висел на заборе прежнего дома, отгонял скотьи немочи прочь. Если бы новое село затевали, всю лошадь или быка пожертвовали бы Богам. А так – черепу та же цена, что целому зверю. Еще бросили в яму клок шерсти, немного серебра и зерна. Пусть новый дом будет так же угоден светлым Богам и Огню, как угодны им добрые кони и сияющее серебро. Пусть шерсть поможет избе сделаться уютной и теплой, а зерно в закромах не ведает переводу…
И когда слаживали, сплачивали первый венец, было замечено, что щепки из-под топоров отлетали внутрь дома, а не наружу. Значит, все сбудется у погорельца, о чем загадал.
Когда возвели последний, черепной венец и приготовились врубать в него священную матицу, надумал Кий погадать, спросить новый дом, что ждало в нем его семью, кому следовало тесать колыбель – сынку или дочке. Ибо молодая кузнечиха уже подпоясывалась потихоньку поясом мужа, чтобы никакое зло не сумело коснуться, испортить будущее дитя.
И вот к матице, закутанной в платки и цветные ленты, лыковой веревкой привязали хлеб, завернутый в мохнатую шубу. Подняли матицу, и Кий, взобравшись наверх по углу, обошел сруб посолонь, посыпая его хмелем и зернами, засевая свой мир. Ступил на матицу и осторожно перерубил лыко. Упала вниз шуба, стали разворачивать ее и смотреть, как лег вещий хлеб. Верхняя, блестящая корочка ковриги была наверху. К сыну!
Потом покрыли избу, увенчали теплой земляной крышей, уложили последнюю слегу – охлупень с головою коня, вырезанной в комлевом, переднем конце, с мочальным хвостом позади. Стал новый Киев дом совсем похож на коня, чей череп упокоился под красным углом: четыре угла – чем не четыре ноги, да с каменными копытцами!
Внутри избы сложили печь-каменку с маленьким устьем – только всунуть полено, с отверстиями в своде – ставить на Огонь сковороды и горшки. Сделали и хлебную печь в отдельной выгородке плетня, укрыли навесом.
– Часто ли доведется топить ее? – поднял голову кузнец к темному небу, где среди звезд проплывал серебряный Месяц. – Совсем жита мало осталось, уж и не печем ничего, разве короваи жертвенные, моленые…
Месяц ничего ему не ответил. Он ходил теперь высоко, куда выше прежнего, чтобы вдругорядь не достала какая-нибудь грязная пелена. И небосвод, по которому ступали его медлительные быки, оставался запертым накрепко.
А Людям под небесами жилось все туже и туже. Более не решались резать кормилиц-коров для требы Богам, пекли из последней, сбереженной муки хлебы-коровушки, увенчанные гнутыми рожками – короваи…
Совсем готов стоял новый дом Кия, хоть переезжай в него. Лишь в одном месте у края крыши оставили торчать из-под дернины белую бересту. Это ради того, что всему конченному, достигшему совершенства только и остается рассыпаться, умереть. А нет полного завершения, стало быть, нет и покоя, а значит – долгая жизнь впереди.

ДОМОВОЙ
Было дело еще до великой зимы, в те баснословные времена, когда леса и поля зеленели. Отправился раз на охоту Киев отец и взял с собой сыновей. Забрели они тогда далеко и уже в темноте натолкнулись на лесную избушку-зимовьюшку, кем-то добрым построенную нарочно для таких прохожих гостей. Неразумные отроки обрадовались нежданному крову и хотели сразу войти, усесться на лавки, но отец удержал:
– Погодите-ка. Сперва попроситесь!
– Зачем? У кого? – не поняли те. Мудрый отец тогда снял шапку и поклонился зимовьюшке:
– Пусти, хозяин ласковый, ночевать.
– Пусти, – откликнулись сыновья. И только тогда отворили дверь, растеплили давно погасший очаг, сели вечерять. Да не забыли от своей вечери отложить по куску: Огню в очаге и тому неведомому хозяину, у которого испрашивали разрешения ночевать.
Кий помнил: когда легли спать и стало темно, долетел из печного угла шорох, потом легонький топоток по полу, ни дать ни взять дитя малое пробежало. И наконец кто-то зачавкал едой, и Кий явственно расслышал:
– Вкусный хлебушко у них, пропеченный! И сало хорошее! И леваш ничего, черничный!
Кию, совсем мальчишке тогда, сделалось страшно: понял, что это был сам хозяин, дух избы – Домовой. Так вот у кого просился отец! Впрочем, шорох быстро затих, и усталый Кий крепко заснул. Но в глухую полночь плотно прикрытая дверь вдруг распахнулась со стуком, и внутрь ворвался холодный, сырой ветер.
– Ага! – сказал совсем другой голос, не тот, что похваливал угощение.
– Да у тебя Люди тут! Сейчас будем душить!
И точно – стояла уже на пороге какая-то тень, бесформенная, но с двумя когтистыми лапами, и неживой зеленью отсвечивали глаза. У Кия от страха ссохлось во рту, не смел закричать. Но пришлецу заступил дорогу лохматый беленький старичок, выскочивший из угла:
– Нет, не будешь ты никого здесь душить. Не у тебя спрашивались, не ты и возьмешь.
Схватились, пошла потасовка! Возились, пыхтели – кто кого превозможет, кто кого выбросит вон. Отец Кия вскочил с лавки, принялся помогать помелом. Кто был тот страшный пришлец? Другой Домовой, брошенный на развалинах старой избы и озлобившийся на Людей? Не ведомо никому. Долго длилась возня, но хозяин его все-таки вытолкал. Одолел. И стало тихо в доме.
Сама собою плотно прикрылась дверь, и уже сквозь сон Кий ощутил, как кто-то поправил на нем волчье теплое одеяло, погладил по голове мягкой-мягкой ладонью…
Утром отец с сыновьями нарубили дров взамен тех, что сожгли накануне. Приперли колышком дверь, чтобы дождь не лился через порог. Поклонились гостеприимной зимовьюшке:
– Благодарствуй, хозяин ласковый, за ночлег.
Маленький старичок с лицом, до глаз заросшим белыми волосами, им больше не показался. Но Кий, обернувшись через плечо, увидал на крылечке какую-то пушистую зверюшку: кошку – не кошку, белку – не белку, зайца – не зайца. Сидела зверюшка, смотрела им вслед и даже лапкой вроде помахивала: заходите, мол, вдругорядь. Худо жить в доме без Домового, а и ворчуну Домовому невесело без Людей…

НОВОСЕЛЬЕ
Вот таков норовом Домовой. Не уважишь его – того гляди, начнет коней заезжать, корову выдаивать по ночам. А может и за хозяев приняться. Станет пугать, наваливаться на спящих, может вовсе выжить из дому. Но коли ты к нему с лаской и угощением, и он к тебе с тем же. Поможет хозяйке сыскать завалившуюся куда-то иголку, выходить новорожденных ягнят, даже пожар потушить. А то тряхнет уснувшего за плечо:
– Вставай-ка, новая корова со двора убежала…
Может, конечно, и невзлюбить какое животное, начать обижать. Но тут уж и человеку сметка не в грех. Увидел, что Домовой кошку оземь метнул – тотчас же оговори его, усовести:
– Зачем бьешь? Без кошки что за изба? Эх ты, хозяин!
И не бывало, чтобы не понял. Оттого зовут еще Домового – дедушка-суседушка. Обликом он чаще всего схож с самим хозяином дома, только мал ростом и весь в шерсти. Он родич Дворовому, Овиннику, Баннику, но добрее их всех, ведь он к Людям всех ближе, в самом жилом месте живет, под печкой в избе. Овинник из овина – тоже свой, но все же подальше. А Банник и вовсе диким бывает, ведь баня ставится чаще всего за пределом двора, где-нибудь на бережку. Еще шаг, и вода с ее Водяным, поле с его Полевиком, лес с его Лешим – совсем не обжитые, чужие места!
Случалось, примученный Банником человек бежал в чем мать родила мимо овина и звал на бегу:
– Овинник, батюшка, заступись!..
И Овинник выскакивал на подмогу. Но бывало, и сам пакостить начинал. И уж нету хуже несчастья, чем прогневить Домового, поссориться с ним…
Если бы прежний дом Кия остался целым и населенным, если бы просто отделилась, как это бывает, молодая семья от отеческой – при закладке новой избы отрубили бы голову петуху, чтобы не только умилостивить древесные души, но и населить избу новорожденным Домовым. Однако от прежнего жилища осталась лишь груда бревен, прогоревших насквозь, и слышали Люди, как сирота-Домовой обходил застывшие угли, вздыхая и горестно бормоча. Минует время – совсем страшно станет мимо ходить. Решил Кий пригласить Домового к себе в новый дом жить. Но прежде проверил, доброй ли получилась изба, удовольствовалась ли конским черепом и угощением, не потребует ли еще подношений, чьей-нибудь головы.
На первую ночь в доме заперли курицу с петухом. Утром, когда взошел Месяц, петух из-за двери приветствовал его радостным криком. Никто не тронул его, не придушил, не обидел. На вторую ночь пустили через порог кота с кошкой и поутру обрели обоих живыми. Потом в доме ночевал поросенок, за ним овечка, телка и конь – тот самый белый жеребец, указавший доброе место. И лишь на седьмую ночь вошел в избу хозяин-кузнец с огнем для печи и с тестом в квашне, чтобы сытно жилось.
Он еще обошел свое прежнее жилище посолонь, волоча хлебную лопату, показал посоленную краюшку и трижды позвал:
– Дедушка Домовой! Выходи, поедем домой!
После третьего раза лопата отяжелела в руке. Кий осторожно тащил ее по сугробам до нового крылечка – не передумал бы Домовой, не убежал бы назад на развалины. Но нет, мохнатко сидел смирнехонько, держался за черенок, только сопел. Кий торжественно внес его в избу:
– Поди, дедушка-суседушка, с женой, с малыми ребятами, в новый сруб, в новый дом да к прежним Людям, к старой скотинушке!
Положил Домовому в подпол хлеба, горячей каши, ковшичек меду. Раскрыл дверь, бросил в избу свернутую веревку и вошел, держась за нее. Так, говорят, иные влезали прежде на Небо, в новый неведомый мир. Снаружи взялась за веревку жена, Кий втянул внутрь и ее. И вот затеплили в новой печи живое новое пламя, добытое трением, как и Боги некогда поступили, уряжая Вселенную. Дрова горели ровно и ясно, новенький горшок, впервые доверенный Огню, не растрескался, уцелел. И когда посадили выпекаться хлебы в хлебную печь, у всех макушечки наклонились вовнутрь, а не наружу, пообещали Киеву дому прибыток и счастье, потому что жил он по Правде, в ладу с Огнем, Землей и Водой.
Еще оставалось дождаться, какой самый первый гость пожалует на порог. Если добрый, хозяйственный человек, значит, доброй будет жизнь новоселов. Если же подошлет злая Морана кого-нибудь никчемного, разучившегося домостройничать – не оберешься беды!
Но об этом уж позаботились Киевы соседи, сами видевшие от кузнеца немало добра. Едва взошел полноликий Месяц, постучался в двери старый старинушка, глава многочадной семьи, водивший крепкую дружбу еще с Киевым отцом. Вошел в избу, неся дорогой подарок – хлеб-соль:
– С новосельем, кузнец!